Ефрейтор Икс [СИ] - Сергей Лексутов

— Удавить мало, гада…

— Себя удави! Ты что, собак не знаешь? Чего хватался? За такие дела любая болонка штаны спустит, защищая хозяина. А это зверовая лайка…

Павел озабоченно осмотрел укус. Кровь текла знатно, будто из борова, а в аптечке кроме бинтов и стрептоцидовой мази ничего нет. Ладно, обойдемся подручными средствами… Он сорвал листья подорожника, росшего прямо у колеса машины, пожевал, выплюнул на марлевый тампон, туда же щедро ляпнул мази из баночки, и все это приложил к укусу.

Бинтуя руку, проговорил мрачно:

— Жаль, он тебе совсем манипулятор не оттяпал… А завтра разболится зна-атно…

Парень только покривился. Весь боевой задор из него улетучился. Павел достал из рюкзака флягу с густым спиртовым настоем лимонника, заманихи, золотого корня и кое-чего еще, способного и мертвого из гроба поднять, и закоренелого импотента вылечить, налил колпачок, протянул парню:

— Выпей, полегчает…

— Мне и так легко. Мог бы и побольше налить, жила…

— Обойдешься. Если побольше — сердце лопнет.

Завинтив флягу, Павел полез в кабину:

— Поехали, что ли…

— Ну, ты и наха-ал… — с восторгом протянул шофер.

Но в кабину залез. Морщась от боли, положил забинтованную руку на баранку. Покосился на все еще ворчащего Вагая, устраивающегося под ногами Павла, пробормотал уважительно:

— Добрая собачка. С таким не страшно в тайге…

Долго ехали молча. Наконец машина уперлась в сплошную стену осинника. Павел вылез из кабины, вскинул на плечи свой тощий рюкзак. Вагай пулей вылетел наружу и исчез в кустах. Этим он, видимо, демонстрировал, что больше ни под каким видом не полезет в эту вонючую коробку.

— Дай бог, что ты там и останешься, — дружелюбным тоном пожелал шофер, со скрежетом переключая скорости.

Не обращая больше на него внимания, Павел глянул на компас, и шагнул прямо в стену деревьев. Позади, со свирепым ревом машина выдиралась из осинового мелкотняка.

…Лежа в больнице, Павел долго не мог вспомнить, что он уже не научный сотрудник Университета, и не преподаватель, а в экспедиции Батышева участвует по договору. И ко всему, что произошло с Павлом за последние пару лет, имеет прямое отношение Гонтарь. И тогда мысль так же вертела хвостом и не давалась в руки. Так что пришлось осторожненько по ступенечкам подниматься, по кусочкам склеивать мозаику. Для начала в памяти всплыла первая экспедиция, в которую он ходил с Батышевым.

К третьему курсу здоровье его укрепилось окончательно, он даже стал сильнее, чем был когда-то. Несмотря на то, что тренировался пять раз в неделю, часа по три-четыре, ходил в отличника. Окончательное знакомство с Батышевым как раз и произошло на третьем курсе. В зимнюю сессию Павел сдавал ему экзамен. Как всегда, взяв билет, демонстративно уселся за первый стол. Батышев славился своей требовательностью, так что за последними столами отчетливо шелестели шпаргалки, а профессор чуть заметно усмехался в седую бороду. Подготовившись, Павел подсел к столу профессора. В билете было три вопроса, как и обычно. Павел отвечал исчерпывающе, не делая пауз после предыдущего вопроса. Ответив, выжидательно уставился на Батышева. Тот удивленно смотрел на него, наконец, коротко хохотнув, сказал:

— Впервые в жизни не знаю, какой дополнительный вопрос задать… Вы что, наизусть учебники учите?

— Да нет, внимательно слушаю на лекциях, и стараюсь понимать все сразу, не оставлять на потом.

Взяв зачетку, он спросил:

— Со здоровьем-то как?

— Все нормально.

— А у кого лечились? Может, я вам кого порекомендую? У меня в мединституте знакомых полно…

— Да нет, спасибо… Я по самой современной методике лечусь; дозированной физической нагрузкой.

— Ну что ж, удачи вам…

После летней сессии Батышев сам пригласил Павла в экспедицию. Это была удача, под его руководством делать курсовую работу. В экспедицию, которая планировалась всего на месяц, они пошли вчетвером; сам Батышев, два его аспиранта, и единственный студент — Павел.

Батышеву захотелось забористую статейку в научный журнал жахнуть, ну, а аспиранты для диссертаций материалы собирали. В то время Павел еще не знал, что большинство профессоров сами статей не пишут, их пишут аспиранты за скромную честь быть соавтором профессора. Один Батышев сам писал свои статьи, и упрямо не лез в соавторы. А некоторые расторопные аспиранты сами предлагали.

Когда собирались, Батышев, с сияющим, помолодевшим лицом, говорил:

— Эх, ребята! В какие места идем! Тайга — нога человеческая не ступала… Я там лет двадцать назад был, и всю жизнь мечтал снова побывать… Там, по долинам речек, флора и фауна равнин проникает далеко в горы, и все перемешалось в таком невыразимом беспорядке… Такие там сложные биоценозы, просто рай для экологов…

До устья речки добирались на машине. Пока сгружали лодку, таскали снаряжение, загружались, профессор был весел и возбужден больше всех. Больше всех суетился, покрикивал, что на него совсем не было похоже. Видно было, что ему не терпится погрузиться в места первой своей экспедиции.

Они шли вверх по течению бесноватой горной речки в глубь безлюдного таежного района. Доцветал июнь. Тайга благоухала молодыми травами. Пожалуй, июнь, это единственное время, когда даже пихтовая хвоя теряет свой мрачный темно-зеленый цвет, выбрасывая молодые светло-зеленые побеги. Вода слепила игрой солнечных зайчиков. Проклятые комары, обычно отравляющие любование красотами июньской тайги, не доставали на скоростной лодке. Комаров не было, но не было и красоты.

Буквально после часа хода, лес по берегам речки исчез. Берега, от уреза воды и выше, до того уровня, куда она добирается весной, были усеяны ободранными, измочаленными трупами деревьев. В прозрачной воде то и дело мелькали топляки. Они лежали на дне жуткими, черными утопленниками, и прозрачные струи играли легкими узорами светотени на них, на песке вокруг них… Как это напоминало Павлу его родной Оленгуй! Наверняка и налимы в этой речке есть. Сыпчугур… Наверное, умерло давно это село… Ведь жители тем и жили, что тайгу рубили, а больше там делать нечего. Был поселок призрак и километрах в двадцати от его родного Урмана. Тоже там находился леспромхоз, а когда тайгу вокруг вырубили, издалека лес возить на переработку стало невыгодно, так и умер поселок.

Профессор сидел на крышке форпика нахохлившись, словно старый ворон, и смотрел на бегущие назад берега. На лице его было такое выражение, будто он пришел к себе домой и обнаружил всю свою семью зверски замученной, валяющейся в крови. И он еще не понимает, явь это, или кошмар, и еще не в состоянии поверить, что кто-то мог совершить такое бессмысленное убийство. Изредка он повторял, как испорченная пластинка:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});